Славой Жижек: "Альтернатива капитализму невозможна, но необходима"
11:31 02.04.2007
-Главный вопрос, который хотелось бы вам задать: существует ли сейчас какая-то реальная левая альтернатива капиталистической системе?
– Мой ответ будет парадоксальным: альтернатива невозможна, но необходима. Ясно, что в данный момент у нас нет альтернативы. Я думаю, что наследие, оставшееся от старых левых, еще не осмыслено полностью. К примеру, что такое современные левые в западных академических кругах? Это в первую очередь так называемые левые третьего пути, их идеал – это социал-демократия. Их позиция такова: мы живем при глобальном капитализме, ничего изменить в нем не можем, мы принимаем эти правила игры, и, все что нам нужно, – это, переиначивая известное выражение, капитализм с человеческим лицом, капитализм демократический, с государством всеобщего благосостояния и т. п. Это путь смирения, избранный Энтони Гидденсом и ему подобными.
Затем идут те, кого я называю поэтико-анархическими левыми, это в первую очередь Антонио Негри со своими последователями. Они выдвигают ту идею, что что-то может родиться из различных форм сопротивления, из антиглобализма и т. п. Они считают, что альтернатива уже здесь и нужно ее только увидеть. Это своего рода новый оптимизм, но я не вижу, как он может работать. Я думаю, что это утопическая позиция чистого поэтического протеста, без какой бы то ни было позитивной программы. И наконец, есть зловещий пессимизм в духе Джорджио Агамбена, близкий по логике Т. Адорно и М. Хоркхаймеру. Грубо говоря, он считает, что мы приближаемся к тому моменту, когда концлагерь станет уже не исключением, а самой моделью наших обществ, мы все будем сведены к этим homini sacer, "голой жизни", объектам манипуляции и т.д. и т.п. И если вы его спросите о том, какова альтернатива, он ответит, что никакой, он ожидает какого-то беньяминовского божественного насилия, Великого Изменения, но гарантий этому нет никаких.
У меня нет четвертой позиции, которая была бы решением, но я все еще остаюсь марксистом. Я просто не принял поражения, даже если сейчас мы не можем представить себе никакой альтернативы. Все равно интересно, как ситуация развивается в настоящее время. Например, Фредерик Джеймисон привел прекрасный пример: еще 30–40 лет назад мы все еще могли фантазировать об ином общественном устройстве, были дебаты, что одержит верх, капитализм или коммунизм, мы мечтали об уничтожении государств, но мы каким-то образом принимали такое течение жизни. Теперь же, и это главное затруднение для современных обществ, мы можем легко представить себе конец жизни на Земле. Это мы систематически и делаем в художественных фильмах, например, в форме кометы, астероида и т.п. Намного легче представить себе какую-нибудь глобальную катастрофу, чем хотя бы небольшое изменение в рамках глобального капитализма.
Однако причина, по которой я остаюсь марксистом, в том, что нынешняя система не сможет существовать неопределенно долгое время, она породила уже достаточно антагонизмов – экология, богатство-бедность и т.п., – даже если рассуждать в ее собственных экономических терминах. Например, вся эта неразбериха с интеллектуальным копирайтом. Сегодня материальная собственность имеет все меньше значения, главная собственность – интеллектуальная. Но при этом очень трудно применить к интеллектуальной собственности логику частной собственности, изначально применявшуюся к материальным предметам. Выражаясь старым марксистским языком, можно сказать: производственные силы перешли на новый уровень, более не соответствующий логике частной собственности. Возникло противоречие, и это противоречие взорвется. Даже если мы не можем представить альтернативы сейчас, то в чем мы можем быть абсолютно уверены, так это в том, что нынешняя система не сможет существовать бесконечно долго.
Я не разделяю либерально-демократической мечты, что постепенно положение улучшится, я не верю в эти национальные истории успеха, вроде историй Кореи, Китая или Индии, которые якобы свидетельствуют о том, что положение постепенно улучшается. И я думаю, что дело не в том, можем ли мы сейчас представить альтернативу или нет, сама реальность заставит нас сделать это, когда мы окажемся в ситуации выбора между катастрофой или изобретением чего-то нового. Но если вы спросите меня, каково это решение, то я не отвечу.
...
... в чем трагедия культурной революции в Китае? Поначалу все прекрасно: долой традицию, долой все! Да здравствует насилие! Но эта революция разрушилась внутри себя самой, она не смогла стабилизировать себя в рамках нового порядка. В этом смысле я весьма консервативный марксист, я не разделяю эту присущую многим левым зачарованность: "О, как прекрасно! Карнавал! Взрыв!" Меня же всегда интересует: а что будет на следующий день? Это не то консервативное видение, что нам нужна революция, чтобы сделать глоток свежего воздуха, а затем вернуться к старому. Нет-нет! Это то, с чем столкнулся Ленин после Октябрьской революции. Для меня наиболее интересным временем являются как раз 1921–1922 годы, когда жизнь постепенно начала приходить в норму и возникла проблема, как реорганизовать ее. Потому что людям всегда нужны повседневные ритуалы, они рождаются, женятся, умирают. Для меня подлинная задача любой революции заключается в этом новом изобретении повседневной жизни, а не в романтических порывах, типа сегодня мы все ходим голые, завтра пьем и не работаем и т.д. Но даже Октябрьская революция здесь ничего не смогла сделать. Одним из признаков чего является сталинский откат к традиционной культуре в 30-х годах, реабилитация русской классики и т.п. Это было молчаливое принятие того факта, что жизнь не может быть радикально изменена. Сталина все обвиняли в том, что он построил что-то новое, оригинально социалистическое. Нет! Сталинизм как раз был довольно-таки сдержанной позицией. Это очень интересный феномен. В 1937 году к столетнему юбилею Пушкина его собрание сочинений было издано шестимиллионным тиражом. Это означает, что они поняли, что у них нет иной поддержки, кроме традиционной русской культуры. Для меня это провал, большой провал всех 20-х.
11:31 02.04.2007
-Главный вопрос, который хотелось бы вам задать: существует ли сейчас какая-то реальная левая альтернатива капиталистической системе?
– Мой ответ будет парадоксальным: альтернатива невозможна, но необходима. Ясно, что в данный момент у нас нет альтернативы. Я думаю, что наследие, оставшееся от старых левых, еще не осмыслено полностью. К примеру, что такое современные левые в западных академических кругах? Это в первую очередь так называемые левые третьего пути, их идеал – это социал-демократия. Их позиция такова: мы живем при глобальном капитализме, ничего изменить в нем не можем, мы принимаем эти правила игры, и, все что нам нужно, – это, переиначивая известное выражение, капитализм с человеческим лицом, капитализм демократический, с государством всеобщего благосостояния и т. п. Это путь смирения, избранный Энтони Гидденсом и ему подобными.
Затем идут те, кого я называю поэтико-анархическими левыми, это в первую очередь Антонио Негри со своими последователями. Они выдвигают ту идею, что что-то может родиться из различных форм сопротивления, из антиглобализма и т. п. Они считают, что альтернатива уже здесь и нужно ее только увидеть. Это своего рода новый оптимизм, но я не вижу, как он может работать. Я думаю, что это утопическая позиция чистого поэтического протеста, без какой бы то ни было позитивной программы. И наконец, есть зловещий пессимизм в духе Джорджио Агамбена, близкий по логике Т. Адорно и М. Хоркхаймеру. Грубо говоря, он считает, что мы приближаемся к тому моменту, когда концлагерь станет уже не исключением, а самой моделью наших обществ, мы все будем сведены к этим homini sacer, "голой жизни", объектам манипуляции и т.д. и т.п. И если вы его спросите о том, какова альтернатива, он ответит, что никакой, он ожидает какого-то беньяминовского божественного насилия, Великого Изменения, но гарантий этому нет никаких.
У меня нет четвертой позиции, которая была бы решением, но я все еще остаюсь марксистом. Я просто не принял поражения, даже если сейчас мы не можем представить себе никакой альтернативы. Все равно интересно, как ситуация развивается в настоящее время. Например, Фредерик Джеймисон привел прекрасный пример: еще 30–40 лет назад мы все еще могли фантазировать об ином общественном устройстве, были дебаты, что одержит верх, капитализм или коммунизм, мы мечтали об уничтожении государств, но мы каким-то образом принимали такое течение жизни. Теперь же, и это главное затруднение для современных обществ, мы можем легко представить себе конец жизни на Земле. Это мы систематически и делаем в художественных фильмах, например, в форме кометы, астероида и т.п. Намного легче представить себе какую-нибудь глобальную катастрофу, чем хотя бы небольшое изменение в рамках глобального капитализма.
Однако причина, по которой я остаюсь марксистом, в том, что нынешняя система не сможет существовать неопределенно долгое время, она породила уже достаточно антагонизмов – экология, богатство-бедность и т.п., – даже если рассуждать в ее собственных экономических терминах. Например, вся эта неразбериха с интеллектуальным копирайтом. Сегодня материальная собственность имеет все меньше значения, главная собственность – интеллектуальная. Но при этом очень трудно применить к интеллектуальной собственности логику частной собственности, изначально применявшуюся к материальным предметам. Выражаясь старым марксистским языком, можно сказать: производственные силы перешли на новый уровень, более не соответствующий логике частной собственности. Возникло противоречие, и это противоречие взорвется. Даже если мы не можем представить альтернативы сейчас, то в чем мы можем быть абсолютно уверены, так это в том, что нынешняя система не сможет существовать бесконечно долго.
Я не разделяю либерально-демократической мечты, что постепенно положение улучшится, я не верю в эти национальные истории успеха, вроде историй Кореи, Китая или Индии, которые якобы свидетельствуют о том, что положение постепенно улучшается. И я думаю, что дело не в том, можем ли мы сейчас представить альтернативу или нет, сама реальность заставит нас сделать это, когда мы окажемся в ситуации выбора между катастрофой или изобретением чего-то нового. Но если вы спросите меня, каково это решение, то я не отвечу.
...
... в чем трагедия культурной революции в Китае? Поначалу все прекрасно: долой традицию, долой все! Да здравствует насилие! Но эта революция разрушилась внутри себя самой, она не смогла стабилизировать себя в рамках нового порядка. В этом смысле я весьма консервативный марксист, я не разделяю эту присущую многим левым зачарованность: "О, как прекрасно! Карнавал! Взрыв!" Меня же всегда интересует: а что будет на следующий день? Это не то консервативное видение, что нам нужна революция, чтобы сделать глоток свежего воздуха, а затем вернуться к старому. Нет-нет! Это то, с чем столкнулся Ленин после Октябрьской революции. Для меня наиболее интересным временем являются как раз 1921–1922 годы, когда жизнь постепенно начала приходить в норму и возникла проблема, как реорганизовать ее. Потому что людям всегда нужны повседневные ритуалы, они рождаются, женятся, умирают. Для меня подлинная задача любой революции заключается в этом новом изобретении повседневной жизни, а не в романтических порывах, типа сегодня мы все ходим голые, завтра пьем и не работаем и т.д. Но даже Октябрьская революция здесь ничего не смогла сделать. Одним из признаков чего является сталинский откат к традиционной культуре в 30-х годах, реабилитация русской классики и т.п. Это было молчаливое принятие того факта, что жизнь не может быть радикально изменена. Сталина все обвиняли в том, что он построил что-то новое, оригинально социалистическое. Нет! Сталинизм как раз был довольно-таки сдержанной позицией. Это очень интересный феномен. В 1937 году к столетнему юбилею Пушкина его собрание сочинений было издано шестимиллионным тиражом. Это означает, что они поняли, что у них нет иной поддержки, кроме традиционной русской культуры. Для меня это провал, большой провал всех 20-х.
Комментариев нет:
Отправить комментарий