Казалось бы, нет ничего столь несовместимого по природе, как безбожный большевизм и русская религиозная философия. После революции разные апологеты «русской идеи» получили удобный повод развести по разные стороны баррикад красивые теоретические построения русских философов-богоискателей и социальные эксперименты коммунистических вождей. Тем самым они как бы открестились от преступлений большевиков, сделав вид, будто не имеют ничего общего с их безбожной идеологией. Причину всех ужасов социального эксперимента с их легкой подачи стали усматривать в чем угодно, но только не в философских спекуляциях на тему русского мессианства. Так, Семен Франк объявил социалистическую революцию «действенным и всенародным» проявлением нигилизма — этого, по его словам, «исконно русского умонастроения». Иван Ильин даже усмотрел в коммунистическом учении ницшеанский имморализм, якобы ставший причиной массового террора.
Таким образом, получалось, будто главная проблема социалистических преобразований заключалась именно в том, что они осуществлялись в демонстративном отрыве от христианских нравственных принципов, принятых основателями русской религиозной философии в качестве «безусловных начал нравственности». Следовательно, если бы социализм осуществлялся в согласии с этими началами, то мы могли бы увидеть построение реального рая на земле, к чему, собственно, и призывали русские философы. Коммунисты же, якобы, исказили и «извратили» этот идеал, отказавшись от его подлинных духовных основ, из которых, собственно, и вытекает само стремление русского человека преобразить мир, утвердив в нем нетленную «христианскую правду». Поэтому любой русский патриот, обращенный (как он считает) к православной традиции, отказывается воспринимать сталинский ГУЛАГ как предельное и наглядное воплощение нашего мессианства. Если рай на земле не случился, — рассуждает он, — то дело тут не в самой мессианской идее, а в ее искажении под влиянием нехороших басурманских учений, прежде всего — материализма.
В общем, не будь отрыва от наших духовных основ, не будь чужеродного безбожного соблазна, русский народ явил бы миру более впечатляющий и привлекательный результат своего «особого пути», будто возложенного на него с принятием православия. Но так ли это на самом деле? Попробуем разобраться, на какой почве произрастает учение о русском мессианстве и так ли уж оно далеко от «безбожного» марксизма-ленинизма.
Сегодня мы с некоторой иронией отмечаем появление разных вариаций «ракетно-ядерного православия», когда наиболее горячие патриоты к традиционным христианским символам подмешивают красные флаги, серпы-молоты и портреты товарища Сталина. Нередко можно услышать, будто подлинное христианство — это и есть «социализм» (и даже «коммунизм»), и сами большевистские преобразования осуществлялись в нашей стране в силу сугубо христианского отношения к миру. Конечно, ревнителя религиозной чистоты такие откровения подчас шокируют, однако именно в этом странном (на первый взгляд) объединении православия и советизма «русская идея» как раз и раскрывается в своем исходном, аутентичном варианте.
В действительности, расхождение между марксизмом и русской религиозной философией не столь уж велико, как кажется на первый взгляд.
...
По большому счету, именно социализм и был тем общим знаменателем, что объединял русских богоискателей всех мастей — от рафинированных интеллектуалов до религиозных сектантов. Революционная интеллигенция находилась в том же «мейнстриме», раскрывая свои идеалы через некогда популярный материализм. И говорить о том, будто здесь происходило некое столкновение противоположных позиций, не приходится. Скорее всего, мы имеем дело лишь с РАЗНЫМИ УРОВНЯМИ понимания и вербализации единых мессианских настроений. Сектантские проповедники изъяснялись на простонародном языке, разночинная интеллигенция осваивала «научную» терминологию, в то время как высокообразованные философы вроде Соловьева и его последователей выражали свои мысли в стиле немецкого идеализма. Последнее, конечно же, было неким «высшим пилотажем», которым без смущения козыряли перед всякой интеллигентской «образованщиной» наши продвинутые богоискатели. Усвоение «религиозного» смысла социализма было для них неким определяющим признаком интеллектуального и духовного совершенства.
...
Соловьев, как известно, раскрывал не только религиозную сущность социализма, но и определил «духовное» содержание научно-технического прогресса. Называя вещи своими именами, его синтез был попыткой парадоксального соединения религиозного мракобесия с технической модернизацией. Точнее — подчинение технической модернизации целям и задачам, способным возникнуть только в мозгу основателя тоталитарной религиозной секты. Высшая цель прогресса, по Соловьеву, — это всецелое «осуществление» христианства в мире, вхождение в эпоху Богочеловека, когда вся жизнь людей будет строиться на «безусловных началах нравственности». Приблизить этот светлый час поможет интернациональное священство, централизованное и объединенное «в лице общего Отца всех народов, верховного первосвященника».
Как видим, здесь уже замаячил священный образ товарища Сталина. Весьма показательно и то, что власть, которой наш философ предлагает наделить этого духовного пастыря, будет далеко не символической: «Чтобы достигнуть идеала совершенного единства, — пишет Соловьев, — нужно опираться на единство не совершенное, но реальное. Прежде чем объединиться в свободе, нужно объединиться в послушании. Чтобы возвыситься до вселенского братства, нации, государства и властители должны подчиниться сначала вселенскому сыновству, признав моральный авторитет общего отца».
Все эти возвышенные мысли изложены им в статье «Русская идея». Соловьев спешит «обрадовать» русский народ тем, что на его долю выпадает почетная роль показать всему миру наглядный пример такого «вселенского сыновства», то есть из высших нравственных побуждений покориться Отцу народов. Причем, никаких материальных компенсаций русское мессианство не предполагает в принципе. Сама эта мысль претит духу отечественной философии. Материальный интерес сопряжен с «национальным эгоизмом», тогда как истинная цель мессианства направлена в сторону повсеместного утверждения альтруизма. Поэтому русский народ должен совершенно бескорыстно взвалить на себя бремя служения великому идеалу, строя свою жизнь по примеру христианских аскетов.
Таким образом, получалось, будто главная проблема социалистических преобразований заключалась именно в том, что они осуществлялись в демонстративном отрыве от христианских нравственных принципов, принятых основателями русской религиозной философии в качестве «безусловных начал нравственности». Следовательно, если бы социализм осуществлялся в согласии с этими началами, то мы могли бы увидеть построение реального рая на земле, к чему, собственно, и призывали русские философы. Коммунисты же, якобы, исказили и «извратили» этот идеал, отказавшись от его подлинных духовных основ, из которых, собственно, и вытекает само стремление русского человека преобразить мир, утвердив в нем нетленную «христианскую правду». Поэтому любой русский патриот, обращенный (как он считает) к православной традиции, отказывается воспринимать сталинский ГУЛАГ как предельное и наглядное воплощение нашего мессианства. Если рай на земле не случился, — рассуждает он, — то дело тут не в самой мессианской идее, а в ее искажении под влиянием нехороших басурманских учений, прежде всего — материализма.
Сегодня мы с некоторой иронией отмечаем появление разных вариаций «ракетно-ядерного православия», когда наиболее горячие патриоты к традиционным христианским символам подмешивают красные флаги, серпы-молоты и портреты товарища Сталина. Нередко можно услышать, будто подлинное христианство — это и есть «социализм» (и даже «коммунизм»), и сами большевистские преобразования осуществлялись в нашей стране в силу сугубо христианского отношения к миру. Конечно, ревнителя религиозной чистоты такие откровения подчас шокируют, однако именно в этом странном (на первый взгляд) объединении православия и советизма «русская идея» как раз и раскрывается в своем исходном, аутентичном варианте.
В действительности, расхождение между марксизмом и русской религиозной философией не столь уж велико, как кажется на первый взгляд.
...
По большому счету, именно социализм и был тем общим знаменателем, что объединял русских богоискателей всех мастей — от рафинированных интеллектуалов до религиозных сектантов. Революционная интеллигенция находилась в том же «мейнстриме», раскрывая свои идеалы через некогда популярный материализм. И говорить о том, будто здесь происходило некое столкновение противоположных позиций, не приходится. Скорее всего, мы имеем дело лишь с РАЗНЫМИ УРОВНЯМИ понимания и вербализации единых мессианских настроений. Сектантские проповедники изъяснялись на простонародном языке, разночинная интеллигенция осваивала «научную» терминологию, в то время как высокообразованные философы вроде Соловьева и его последователей выражали свои мысли в стиле немецкого идеализма. Последнее, конечно же, было неким «высшим пилотажем», которым без смущения козыряли перед всякой интеллигентской «образованщиной» наши продвинутые богоискатели. Усвоение «религиозного» смысла социализма было для них неким определяющим признаком интеллектуального и духовного совершенства.
Соловьев, как известно, раскрывал не только религиозную сущность социализма, но и определил «духовное» содержание научно-технического прогресса. Называя вещи своими именами, его синтез был попыткой парадоксального соединения религиозного мракобесия с технической модернизацией. Точнее — подчинение технической модернизации целям и задачам, способным возникнуть только в мозгу основателя тоталитарной религиозной секты. Высшая цель прогресса, по Соловьеву, — это всецелое «осуществление» христианства в мире, вхождение в эпоху Богочеловека, когда вся жизнь людей будет строиться на «безусловных началах нравственности». Приблизить этот светлый час поможет интернациональное священство, централизованное и объединенное «в лице общего Отца всех народов, верховного первосвященника».
Как видим, здесь уже замаячил священный образ товарища Сталина. Весьма показательно и то, что власть, которой наш философ предлагает наделить этого духовного пастыря, будет далеко не символической: «Чтобы достигнуть идеала совершенного единства, — пишет Соловьев, — нужно опираться на единство не совершенное, но реальное. Прежде чем объединиться в свободе, нужно объединиться в послушании. Чтобы возвыситься до вселенского братства, нации, государства и властители должны подчиниться сначала вселенскому сыновству, признав моральный авторитет общего отца».
Все эти возвышенные мысли изложены им в статье «Русская идея». Соловьев спешит «обрадовать» русский народ тем, что на его долю выпадает почетная роль показать всему миру наглядный пример такого «вселенского сыновства», то есть из высших нравственных побуждений покориться Отцу народов. Причем, никаких материальных компенсаций русское мессианство не предполагает в принципе. Сама эта мысль претит духу отечественной философии. Материальный интерес сопряжен с «национальным эгоизмом», тогда как истинная цель мессианства направлена в сторону повсеместного утверждения альтруизма. Поэтому русский народ должен совершенно бескорыстно взвалить на себя бремя служения великому идеалу, строя свою жизнь по примеру христианских аскетов.
Комментариев нет:
Отправить комментарий