Возможна ли эпистемология без онтологии?

Интервью из тех редких, на которые я ссылаюсь, когда сталкиваясь с обычным верующим в науку(якобы грамотным, среднестатическим горожанином):

"Ученые, мыслитили как раз в науку не только не веруют, потому что ее творят,

а не веруют еще и потому что видят изъяны этого творчества, и знают как мало дают их многие усилия."

Вначале был Эйнштейн (естественно, а кто еще?), который сказал: «Классическая термодинамика – это единственная физическая теория, в отношении которой я уверен, что она никогда не будет опровергнута в пределах своей применимости». Кацнельсон много думал над этой фразой. И он говорит: «Законы, которые описывают наш уровень реальности, могут быть в значительной степени независимы от законов, действующих на более глубоких уровнях. Я желаю нашим коллегам – настоящим теоретикам (струны, квантовая гравитация, все такое) – всяческих успехов, но что это даст нам? Как знание Главных Законов поможет нам объяснить всю глубину и разнообразие мира вокруг нас? Видите, даже химические элементы слишком сложны для настоящего понимания».
...
мы опубликовали работу по основам квантовой механики. Довольно пессимистическую работу, я бы сказал, потому что у меня есть крепнущее убеждение, что то описание нашего уровня реальности, которое мы имеем, не позволяет двигаться вглубь. Оно независимо от какого-то более глубокого знания. В сущности, как Эйнштейн и сказал: мы верим, что законы термодинамики работают, и это единственное, в чем мы можем быть по-настоящему уверенным. Но мы не считаем термодинамику фундаментальной теорией. Мы полагаем, что ее можно вывести из более фундаментальных законов, но этот вывод менее надежен, чем термодинамика как таковая. Смотрите. Мы полагаем, что более глубокий уровень, под квантовой механикой – это струны, или Бог знает что. Но может быть и другой взгляд: что это на самом деле независимые уровни описания реальности. Что каждый уровень описания природы не выводится из описания на более глубоком уровне.
...
Мы ищем теорию всего, мы ищем фундаментальные законы, и мы надеемся, что сможем их найти, изучая мир вокруг нас. Я не думаю, что это работает. Ладно, вот вам фундаментальное заявление: я думаю, наше понимание мира вокруг нас в каком-то смысле окончательно, оно не зависит от возможного будущего понимания каких-то более глубоких уровней. В этом смысле, я не верю, что фундаментальная физика фундаментальна.
...
У нас, конечно, обалденный прогресс в науке, но, в то же время, и деградация. Если вы посмотрите на этих ребят, что создали квантовую физику - Эйнштейн, Бор, Паули, Гейзенберг – они были очень внимательны, когда речь заходила о познании. Очень внимательны. Они интересовались связями науки с общей культурой. Бор начал обсуждать проблемы языка, да? Примерно в одно время с Витгенштейном, это та же линия мысли, попытки прощупать ограничения, которые наш язык налагает на наше познание, и, мне кажется, очень важная линия. Вот, мы говорим «волновая функция», одно из основных понятий квантовой механики. Сейчас, конечно, все зашибись, квантовые вычисления, квантовая телепортация, то-се, но есть вопрос, над которым раньше – раньше! – ломали головы лучшие физики мира: а она реальна, волновая функция? Естественно, тогда надо думать о том, что такое «реальна» и что такое «реальность». Никто этим сейчас не заморачивается. Как говорит мой друг Ханс Де Радт, «они все рассуждают так, будто бы волновую функцию можно купить в магазине»."

Пока реальность выглядит как-то так)

Монополия государства на право и законы - ой ли нельзя по другому?

Юрист Томас Белл, профессор права в Чепменском университете в Калифорнии, рассказывает, почему в одной стране законов должно быть много и они должны быть для всех разными.

Существует распространенное убеждение, что у государства есть монополия на право, что только оно одно может писать законы и поддерживать их исполнение. Считается, что в отсутствие такой монополии наступит полный хаос. Я не думаю, что этот взгляд можно назвать исторически корректным, и даже теоретически он, с моей точки зрения, не слишком точен. Закон, как говорил знаменитый правовед Лон Фуллер, — это подчинение поведения человека набору правил. И если принять такое широкое определение, источниками законов могут становиться самые разные институты; государство — только один из них. Являясь гражданином какой-либо страны, вы можете еще и принадлежать к той или иной церкви, в которой есть собственные правила касательно того, как попадают на небо. Еще вы можете быть записаны в гимнастический зал, и там тоже есть правила: скажем, приносите свое полотенце с собой. Каждый такой набор правил — это отдельная система права, поскольку каждый из них управляет нашим поведением.
...

Казалось бы, государство отличается от нас не только монополией на законы, но и монополией на насилие: у него есть возможность отправить преступника за решетку. Я вполне согласен, что насилие — в том смысле, в каком его может применять государство — коренным образом отличается от того, что дозволено церкви или общественной организации. Но даже тут, как только вы начнете рассматривать различия пристально, они не покажутся вам такими уж существенными.
В США, например, если я нахожусь в своем доме, у меня есть определенное право применять насилие. Я не могу посадить человека в тюрьму, но если кто-нибудь ко мне вломится, я могу применить силу и выдворить его. Может быть, даже пристрелить. Как ни странно, в мощном централизованном государстве люди и организации сохраняют возможность применять силу. Если вы живете в доме, где запрещено жечь тряпки и смеяться — а это ваше любимое развлечение, — владелец имеет полное право вас осадить. А затем, когда вы не отреагируете на его предупреждение, взять вас за шкирку и выкинуть вон. Государство не одиноко в применении легального насилия. Пора нам открыть глаза и смириться не просто с возможностью, но с реальностью того, что закон происходит из многих источников.
...
Законы и их исполнение — это сервисная индустрия, она мало отличается от почтовой службы. Разница только в том, что государство всегда монополизирует этот сервис, запрещает любую конкуренцию. Так что мы получаем классические следствия монополии: слишком высокие цены и некачественные услуги. Чтобы это изменить, нужно увеличить конкуренцию на рынке права.
Как только гражданин понимает, что государство не единственный источник законов, он неизбежно задумывается, является ли оно лучшим возможным источником законов. И быстро понимает, что ответ на этот вопрос — отрицательный.
Даже в совсем безнадежных местах люди совсем не глупы. Они смотрят вокруг и спрашивают себя: почему у нас не так, как в Гонконге или Дубае? И начинают подозревать, что это как-то связано с правовой системой. В какой-то момент об этом начинают задумываться даже правительства. «Мы хотим импортировать в страну другие законы, — говорят они, — чтобы дать нашим гражданам и инвесторам больше возможностей». Ведь есть множество стран, куда никогда не пойдут инвесторы, не верящие в местные суды и местные законы. Импортируя альтернативные юридические системы, государство уже отчасти признает, что его собственная система порочна, хотя, конечно, никогда не скажет этого вслух.
...
Трудно заинтересовать государства в реформах, которые уменьшат их власть. Их редко удается переубедить, они сами должны понять, что надо что-то менять. Это как алкоголизм — сперва необходимо признать наличие проблемы. На смелые меры готовы идти те, кому плохо.
...
Разные области права в разной степени могут быть отданы на откуп таким экспериментаторам, как я. Уголовное право, например, в большой степени отражает ценности населения, и связано с настоящим, всамделишным насилием — иначе просто не бывает. Тут сложно договориться о послаблениях. Но в том, что касается коммерческого права, у людей нет таких сильных чувств. Им не очень интересно, как регулируется та или иная отрасль. Кому какое дело, вы по немецким законам решаете свои коммерческие споры или по американским.
...
Я даже не знаю, какие законы самые лучшие, и не могу этого знать. Люди сами способны выбрать себе, как жить, и, без сомнения, достойны это делать. Я просто должен дать им техническую возможность. Если они хотят одолжить корпоративное право в штате Делавэр, а споры про недвижимость решать по законам Швейцарии — это их право. Захотят смешать эти законы в удобной пропорции — пожалуйста.
...
Большие корпорации не доверяют муниципальному суду на задворках мира разбирать их претензии к местному правительству. Я хочу дать блага, доступные транснациональным гигантам, обычному человеку на улице. Банк из первой мировой десятки может себе позволить любую юрисдикцию — но почему не попытаться дать то же самое цветочнице на углу? Пусть она имеет возможность решать свои споры с полисменом в суде, который не подчиняется местной власти. Пусть у обычных людей будет тот же доступ к верховенству права.
То, что я описываю — это не только мое представление о том, как мир должен быть устроен. Это еще и мое представление о том, куда все движется. Монополия на право исчезнет. А государства никуда не денутся — они просто займутся тем, что у них получается лучше всего: инфраструктурой, национальной безопасностью, охраной порядка. По-моему, мы находимся на пороге тектонических перемен. Когда-нибудь мы посмотрим на это время как на исторический слом. Просто пока ты находишься внутри перемен, их трудно заметить.

По-моему, ошибка состоит в наивном "моделировании" предметной области с помощью об'ектов. Типа, раз я имею дело с байтами, битами, портами, аппаратными интерфейсами и проч., то надо создать соответствующие классы.

А на самом деле ООП это инструмент (один из) чтобы "правильно" организовать/структурировать программу (computation). Собственно, ругательски ругаемый нынче ГоФ это и показал: У нас же в предметной области нет "фабрик", "синглетонов" и "команд". А классы такие есть. И встречаются в самых разных предметных областях.
 ivan-gandhi.livejournal.com/2844985.html

именно.

Ошибка преподавания и использования ООП в моделировании предметной области.

А надо бы "разобрать" предметную область на составляющие, и моделировать их.
а описание в коде предметной области - собирать из этих составляющих.

на примере обычного языка:

ООП сейчас часто применяется как:
видим в предметной области:
"... в наивном ..."
аха, вот он класс Naively
встречаем
"... в наивных ..."
аха, наследуемся
встречаем
"... это наивно ..."
аха... соображаем что наверное это базовым классом должно быть - Naively. переделываем.

встречаем
"... глупо ..."
новый класс

итого, получаем на вид описание предметной области, а на деле ее "хардкодинг"
и когда в ней появляется нечто ранее неизвестное, или упущенное - приходится громоздить новые классы, перекрывая старые.

а надо бы
1. либо проектировать от правил - части речи, падежи
2. либо, "статистически" от букв, слов, порядка слов, устойчивых связок слов

то есть, предоставить более абстрактные, мелкие классы - для выражения утверждений предметной области.
именно в этом суть совета строить не наследованием - B is A, а композицией: В has A

для примера - холивар Rich vs Anemic

3ий подход - DSL, к ООП как таковому не имеющий отношения, а просто по той же идее - дайте с чего собирать утверждения предметной области.

играть в детстве гораздо важнее, чем ходить в школу

Вот уже больше 50 лет взрослые шаг за шагом лишают детей возможности играть. В своей книге «Дети за игрой: американская история» Говард Чудакофф назвал первую половину XX века золотым веком детских игр: к 1900 году исчезла острая необходимость в детском труде, и у детей появилось много свободного времени. Но начиная с 1960-х взрослые принялись урезать эту свободу, постепенно увеличивая время, которое дети вынуждены проводить за школьными занятиями, и, что еще важнее, все меньше и меньше позволяя им играть самим по себе, даже когда они не в школе и не делают уроки. Место дворовых игр стали занимать спортивные занятия, место хобби — внешкольные кружки, которые ведут взрослые. Страх заставляет родителей все реже и реже выпускать детей на улицу одних.

По времени закат детских игр совпадает с началом роста числа детских психических расстройств. И это нельзя объяснить тем, что мы стали диагностировать больше заболеваний. Скажем, на протяжении всего этого времени американским школьникам регулярно раздают клинические опросники, выявляющие тревожные состояния и депрессию, и они не меняются. Из этих опросников следует, что доля детей, страдающих тем, что теперь называют тревожным расстройством и глубокой депрессией, сегодня в 5-8 раз выше, чем в 1950-е. За тот же период процент самоубийств среди молодых людей от 15 до 24 лет увеличился больше чем в два раза, а среди детей до 15 лет — учетверился. Нормативные опросники, которые студентам колледжей раздают с конца 1970-х, показывают, что молодежь становится все меньше склонна к эмпатии и все больше — к нарциссизму.
Несколько десятилетий американские дети разных возрастов — с детского сада и до конца школы — проходят так называемые «Тесты творческого мышления Торренса», комплексные измерения креативности. Проанализировав результаты этих исследований, психолог Кюнхи Ким пришел к выводу, что с 1984 до 2008 года средний результат теста для каждого класса упал на показатель, превышающий допустимое отклонение. Это значит, что больше 85% детей в 2008 году показали худший результат, чем среднестатистический ребенок в 1984-м. Другое исследование, которое психолог Марк Рунко провел со своими коллегами из Университета Джорджии, показало, что тесты Торренса предсказывают будущие достижения детей лучше, чем тест на IQ, успеваемость в старшей школе, оценки одноклассников и все прочие способы, известные на сегодняшний день.

дети всех млекопитающих играют. Почему? Зачем они тратят энергию, рискуют жизнью и здоровьем, вместо того чтобы набираться сил, спрятавшись в какой-нибудь норе?

Игра является лучшим способом приобретения социальных навыков. Причина — в ее добровольности. Игроки всегда могут выйти из игры — и делают это, если им не нравится играть. Поэтому целью каждого, кто хочет продолжить игру, является удовлетворение не только своих, но и чужих потребностей и желаний. Чтобы получать от социальной игры удовольствие, человек должен быть настойчивым, но не слишком авторитарным. И надо сказать, это касается и социальной жизни в целом.

Понаблюдайте за любой группой играющих детей. Вы увидите, что они постоянно договариваются и ищут компромиссы. Дошкольники, играющие в «семью», большую часть времени решают, кто будет мамой, кто ребенком, кто что может взять и каким образом будет строиться драматургия. Или возьмите разновозрастную компанию, играющую во дворе в бейсбол. Правила устанавливают дети, а не внешняя власть — тренеры или арбитры. Игроки должны сами разбиться на команды, решить, что честно, а что нет, и взаимодействовать с командой противника. Всем важнее продолжить игру и получить от нее удовольствие, чем выиграть.

Кроме того, играя, дети испытывают злость. Вызвать ее может случайный или намеренный толчок, дразнилка или собственная неспособность настоять на своем. Но дети, которые хотят продолжить игру, знают, что злость можно контролировать, что ее нужно не выпускать наружу, а конструктивно использовать для защиты своих интересов. По некоторым свидетельствам, молодые животные других видов тоже учатся регулировать злость и агрессию с помощью социальной игры.

В школе взрослые несут за детей ответственность, принимают за них решения и разбираются с их проблемами. В игре дети делают это сами. Для ребенка игра — это опыт взрослости: так они учатся контролировать свое поведение и нести за себя ответственность. Лишая детей игр, мы формируем зависимых и виктимных людей, живущих с ощущением, что кто-то обличенный властью должен говорить им, что делать.

В одном из экспериментов крысятам и детенышам обезьян позволяли участвовать в любых социальных взаимодействиях, кроме игр. В результате они превращались в эмоционально искалеченных взрослых. Оказавшись в не очень опасной, но незнакомой среде, они в ужасе замирали, не в силах преодолеть страх, чтобы осмотреться. Столкнувшись с незнакомым животным своего вида, они либо сжимались от страха, либо нападали, либо делали и то, и другое — даже если в этом не было никакого практического смысла.

Альтруисты процветают благодаря статистическому парадоксу

В среде с добавлением антибиотика чистые культуры эгоистов, как и следовало ожидать, росли хуже, чем чистые культуры альтруистов (поскольку в отсутствии сигнального вещества ген защиты от антибиотика у эгоистов оставался выключен). Однако они начинали расти лучше альтруистов, как только в среду добавляли либо живых альтруистов, либо очищенное сигнальное вещество. Альтруисты в смешанной культуре росли медленнее, потому что им приходилось тратить дополнительные ресурсы на синтез AHL и бесполезного светящегося белка. Убедившись, что модельная система работает в соответствии с ожиданиями, исследователи приступили к моделированию «парадокса Симпсона».

Для этого они посадили в 12 пробирок со средой, содержащей антибиотик, смеси двух культур в разных пропорциях (0, 10, 20, 30, 40, 50, 60, 70, 80, 90, 95 и 100% альтруистов соответственно), подождали 12 часов, а затем измерили численность бактерий и процент альтруистов в каждой пробирке. Оказалось, что во всех пробирках, кроме 1-й и 12-й, процент альтруистов значительно снизился. Таким образом, альтруисты во всех случаях проигрывали конкуренцию эгоистам. Однако размер тех популяций, где изначально было больше альтруистов, вырос значительно сильнее, чем тех, где преобладали эгоисты. Когда ученые суммировали численности микробов во всех 12 пробирках, то выяснилось, что общий процент альтруистов заметно вырос: парадокс Симпсона успешно «сработал».

 Результаты эксперимента с 12 пробирками. Разными цветами показаны разные повторности (эксперимент был повторен 21 раз). По горизонтальной оси — процент альтруистов в популяции, по вертикальной — скорость роста популяции. Кружки показывают долю альтруистов в начале эксперимента, окончания горизонтальных отрезков — долю альтруистов в конце эксперимента. Видно, что: 1) во всех случаях доля альтруистов снизилась (все отрезки направлены влево), 2) чем больше было в популяции альтруистов, тем быстрее она росла.

Парадокс Симпсона
   
Пример М. Гарднера с камнями
Пусть мы имеем четыре набора камней. Вероятность вытащить чёрный камень из набора №1 выше, чем из набора №2. В свою очередь, вероятность вытащить чёрный камень из набора №3 больше, чем из набора №4. Объединим набор №1 с набором №3 (получим набор I), а набор №2 — с набором №4 (набор II). Интуитивно можно ожидать, что вероятность вытащить чёрный камень из набора I будет выше, чем из набора II. Однако, в общем случае такое утверждение неверно.
...
Парадокс Симпсона показывает, что выводы из результатов социологических опросов и непрофессиональных с точки зрения статистики экспериментов нельзя принимать, как неопровержимые, доказанные научным путем.

Коллективисты голосуют за будущее

в обществе «играют» и эгоисты, и просоциальные личности, которые готовы жертвовать частью собственных благ для выживания коллектива. Просоциальные игроки, голосуя за уменьшение личного заработка, снижают вред, приносимый жадинами. Мы понимаем из этого простого эксперимента, что в обществе больше нежадных людей, которым не всё равно, что будет дальше.

Почему же тогда при отсутствии возможности голосовать просоциальные личности не выправили пользование общественным ресурсом? Ответ на этот вопрос дает сопоставление индивидуальных сумм, взятых игроками при варианте с голосованием и без него. Если нет голосования, то максимальны суммы, губительные для общего ресурса, изымаются в 32% случаев, а если предложен вариант игры с голосованием — то только в 12% случаев. Это означает, что в обществе имеется определенная доля людей, которые хотели бы отдать обществу часть ресурса на будущие нужды (или на любые другие), но боятся, что более ушлые конкуренты их обойдут. Поэтому они тоже забирают себе долю наравне с эгоистами. Таких набирается, судя по приведенным данным, около 20%. Этой части игроков важна уверенность, что и другие участники группы будут действовать справедливо.

Если такая справедливость не гарантирована, то они начинают вести себя эгоистично